Зейн Грей - Пограничный легион [сборник]
Пирс поискал глазами Джоун и, увидя ее под деревом, крикнул:
— Вас Келлз зовет.
Келлз сидел, опершись о седло. По бледному лицу еще тек пот, но глаза уже стали совсем другими.
— Оказывается, пуля давила мне на позвоночник, — начал он, — они ее вынули, теперь я могу двигаться, я прямо ожил. Скоро я совсем поправлюсь… Только вот Гулден что-то слишком заинтересовался этой пулей. Она сорок четвертого калибра, а у Билла и Холлоуэя никогда не было такого оружия. Гулден наверняка это помнит. Он очень хитрый. А Билл у него чуть не самым близким другом был, как никто другой. Из них никому нельзя доверять, особенно Гулдену. Так что вам придется всегда быть около меня.
— Келлз, неужели вы меня и теперь не отпустите… не поможете добраться до дому? — тихо попросила Джоун.
— Девочка, сейчас это было бы больше, чем опасно, — ответил он.
— Ну, все равно, не сейчас, так после… При первой возможности?..
— Посмотрим… Только ведь теперь вы… моя жена! При этих словах в нем что-то переменилось. К нему словно бы стала возвращаться былая сила и властность, совсем оставившие его во время болезни.
— Вы не посмеете… — начала было Джоун, но не закончила. Что-то сжало ей горло и грудь, ее затрясло.
— А вы посмеете выйти отсюда и сказать им, что вы мне не жена? — бросил Келлз. Голос у него тоже окреп, в глазах, казалось, пробегали противоречивые мысли.
Джоун прекрасно знала, что об этом нечего и думать. Значит, придется выбирать меньшее из зол.
— Какой же человек способен быть таким скотом с женщиной, которая спасла ему жизнь, — прошептала она.
— Я на все способен. У вас был шанс. Я вам говорил, чтобы вы уезжали. Предупреждал, что, если поправлюсь, снова стану таким, как прежде.
— Да ведь без меня вы бы умерли!
— Для вас же было бы лучше… Слушайте, Джоун. Вот что я сделаю. Мы честно поженимся и уедем отсюда. У меня есть золото. Я еще молод. Я люблю вас. И вы будете моей. Я начну жизнь с самого начала. Ну, как?
— Как? Да я скорее умру, чем… выйду за вас! — еле выдавила она.
— Что ж, Джоун Рэндел, — ответил он, и в голосе его звучала горечь, — мне было явился призрак — мое лучшее, давно забытое «я», то, чем я был когда-то. Теперь он снова исчез… А вы остались со мной.
Глава VII
С наступлением темноты товарищи Келлза развели костер перед самым входом в хижину. Келлз полулежал на одеялах, опершись о седло, остальные расположились у костра лицом к нему.
Джоун перетащила свои одеяла в темный угол хижины, где ее никто не видел, зато она видела всех. Как же ей спать, когда рядом сидят эти бандиты? Да и сможет ли она когда-нибудь уснуть? И все же ей было не столько страшно, сколько любопытно. Она ясно видела, — хотя и не очень понимала, почему, — что ее присутствие как-то неуловимо меняет всю ситуацию: оно и волнует бандитов, и в то же время явно сдерживает. И она во все глаза следила за происходящим.
Сейчас, как никогда раньше, во всем, что ее окружало, Джоун чувствовала дикую, необузданную, первобытную силу. Даже костер, казалось, пылал диким необузданным пламенем: оно не вилось огненными языками, не трещало, то угасая, то разгораясь вновь, не пело, как положено пламени обыкновенного походного костра — нет, оно ослепительно сверкало, уносилось ввысь и, жадно давясь, на глазах пожирало поленья, бросало зловещие отсветы на жесткие мрачные лица. В своем неистовом буйстве оно еще больше сгустило первобытную черноту ночи, стерло с неба очертанья горных вершин, стерло звезды, поглотило и само небо. Где-то в непроглядной тьме бродили койоты, со всех сторон раздавался их неистовый пронзительный вой. Поднялся ветер. Печально и таинственно застонал он в кроне пихты.
Однако более всего ощущала она эту дикую, необузданную силу в сидящих у костра бандитах. Келлз лежал у входа в хижину. Яркие отсветы пламени играли на его мертвенно-бледном, умном, волевом, но жестоком лице. О жестокости говорили резко прочерченные глубокие складки у рта, жестокость светилась в его странных светлых глазах; глубоко запавшие, окруженные темными тенями, они казались еще более странными, чем прежде. Теперь лицо его снова было настороженным — целеустремленным лицом человека, в голове которого вынашиваются планы все новых темных дел, неумолимо влекущих его к страшной участи, которую он готовит другим. У Пирса лицо было худое, оно казалось твердым, почти лишенным плоти, как будто это было вовсе и не лицо, а яркая красная маска, натянутая на ухмыляющийся череп. Бандит, которого звали Французик, был мал ростом и темноволос. На невыразительном лице его выделялись только глаза — их сверлящий взгляд впивался в окружающих, как буравчик, а рот был готов в любой момент извергнуть потоки злобной ругани. Остальные двое ничем особенным не выделялись — так, пограничные негодяи, вроде Билла и Холлоуэя. Зато на Гулдена, сидевшего на одном из концов полукруга, Джоун едва осмеливалась посмотреть, не то чтобы внимательно за ним понаблюдать. При первом же взгляде у нее как-то сразу появилось такое чувство, что, раз она женщина, она отстоит от него неизмеримо дальше любого живого существа, даже любого неодушевленного предмета. Она хотела было отвести глаза, но не смогла: они сами собой, помимо ее воли, снова и снова обращались к нему, словно их что-то притягивало — как вид змеи птицу. Гулден был огромен и могуч; каждое движение говорило о неимоверной физической силе. Более всего он походил на гориллу, только на голове у него была копна светлых, а не темных волос, да кожа была бледная, а не темная. Лицо его, казалось, выковали молотом или вырубили грубым, тупым, ломаным долотом. В каждой черте его, в каждой морщине, в огромных впадинах, скрывавших глаза, в разверстой пещере рта, полной огромных, крепких, как клыки зверя, белых зубов, запечатлелись подаренные ему природой или выпестованные жизнью пороки и беспощадная жестокость. Кто бы он ни был — человек ли, зверь ли — только одно его присутствие делало желанной мысль о смерти. Он не курил, не принимал участия в грубых, но незлобных шутках товарищей; он просто сидел, как огромная машина разрушения, которой не нужен отдых, но которая вынуждена простаивать, потому что подводят отдельные более слабые звенья. При всем том он вовсе не был ни угрюм, ни подавлен. Просто лицо его не выражало ни мыслей, ни чувств.
Келлз же, который после операции быстро набирался сил, напротив, проявлял ко всему живейший интерес. Он без конца задавал вопросы, на которые по большей части отвечал Пирс. Сначала Джоун не прислушивалась к разговору, но вскоре спохватилась и стала наверстывать упущенное. Из того, что ей удалось уловить, она поняла, что Келлз, не меньше, чем награбленным золотом, упивается своей славой первого бандита во всей этой напичканной золотом округе — Айдахо, Неваде и северо-восточной Калифорнии. По репликам бандитов, по их отношению к Келлзу Джоун поняла, что влияние его в этой среде необычайно велико. Под его началом были банды разбойников, разбросанные по всей границе от Бэннока до Льюистона. Но власть его распространялась и на пограничных хищников, прямо ему не подчиненных. На те недели, что Келлз провел в каньоне, бандитам пришлось прервать свои операции — какие именно, Джоун не знала, хотя и догадывалась — и в главном лагере постепенно собралось слишком много праздного, застоявшегося без дела сброда. Поняла Джоун и то, что, хотя верховная власть над этим сбродом была в руках Келлза, ему еще не удалось создать организацию, которая отвечала бы его замыслам. Он то сосредоточенно думал, то впадал в раздражение, однако любые сообщения о золоте неизменно вызывали у него острейший интерес.
